Реанимации открыли для посещений родственников

Реанимации открыли для посещений родственников В Министерстве охраны здоровья вступил в силу приказ №592, разрешающий родственникам свободно посещать больных в отделениях интенсивной терапии.

Что происходит за закрытыми дверями реанимаций, почему главврачи боятся открывать отделения для посещений и что теперь может помешать родственникам находиться рядом с близкими, выяснял «Вечерний Харьков».

СВОБОДНЫЙ ДОСТУП ЗАХЛОПЫВАЕТ КОРМУШКУ ДЛЯ МЕДПЕРСОНАЛА

Харьковчанка Марина Хижная не понаслышке знает, каково быть посетителем реанимации. По ее мнению теперь для медперсонала, который нередко чувствовал себя в реанимации вершителем судеб, захлопнется одна из кормушек.

— Лет 15 назад, пользуясь лежачим состоянием пациенток после кесарева сечения, в закрытой для посещений реанимации одного из харьковских роддомов медсестры кололи всей палате просроченные дешевые антибиотики вместо дорогих и качественных, которые принесли нам родственники, — делится Марина. — С тех пор ничего не изменилось. Пару лет назад моя мама тоже оказалась в реанимации одного из харьковских стационаров. В отделение категорически не пускали, мне разрешили передать только бутылку с водой, чтобы маме смачивали губы. Через сутки после операции мне удалось рассмотреть в щелочку не успевшей захлопнуться передо мной двери абсолютно полную бутылку с водой и беспомощно лежащую маму с потрескавшимися губами. Она умоляюще смотрела на санитарку, но та принципиально ее игнорировала. Одна из посетительниц посоветовала дать санитарке 15 гривен, чтобы та изволила выполнять свои обязанности. Так за разные мелкие услуги пришлось платить санитарке деньги несколько дней.

В РЕАНИМАЦИИ МЕДИКИ ДОЛЖНЫ ОБЩАТЬСЯ С РОДИТЕЛЯМИ

Харьковчанка Наталья Азарова тоже имеет опыт посещения отделения интенсивной терапии. В ноябре прошлого года в киевском стационаре ее десятилетней дочке сделали сложную операцию — удаление доброкачественной опухоли ствола головного мозга. В отделение маму пускали, но на первых порах она чувствовала себя совершенно беспомощной.

— После операции было много осложнений, в реанимации мы провели три недели, — рассказывает Наталья. — Теперь на законных основаниях в реанимации можно будет находиться до вечера — помыть, покормить больного. Но другой вопрос — родные должны быть готовы к визиту в отделение. Я довольно сильный человек, но когда после операции увидела ребенка — со мной случилась истерика. Дочка отходила от наркоза, голова у нее была перебинтована, она вся была в трубках, руки были привязаны. Я смогла выдержать десять минут, затем вышла в коридор реветь. Проблема номер один в реанимации — персонал не разговаривает с родителями. Я думаю, медики могут потратить три минуты, чтобы объяснить, зачем нужен пульсомер и мочеиспускатель, почему привязаны руки и по какой причине нельзя их отвязывать. Все сведения можно получить только у заведующей в четко отведенное время. В реальности информация проезжает по тебе танком: «Все хорошо, ребенок получает уникальные антибиотики, эритроциты-тромбоциты в норме». Под напором специфических сведений ты понимаешь, что вроде бы все хорошо, но рассказать родственникам нечего.

ОТКРЫТОСТЬ СТРАШИТ ПРЕЖДЕ ВСЕГО ГЛАВВРАЧЕЙ

— 99% моих коллег — продвинутых специалистов — говорят, что родственников нельзя пускать в реанимацию — мол, они занесут инфекцию, — говорит главный врач Харьковского областного специализированного Дома ребенка № 1, кандидат медицинских наук, член рабочей группы по паллиативной помощи при Министерстве охраны здоровья Роман Марабян. — Витают мифы, что как только придут родственники, в реанимационном отделении моментально случится вспышка сибирской язвы, сальмонеллеза или сепсиса. Но самое страшное — в открытости медучреждения не заинтересован главный врач, задача которого — ублажать вышестоящее руководство, которое его назначило. Если из лечебного учреждения будет выходить негативная информация — выяснится, что в больнице не хватает персонала, что там плохое оборудование. Задача главного врача — чтобы об этом не узнал его босс, или начальник департамента, или губернатор. И на этом работает вся система. Если главврач откроет двери учреждения, все увидят полуголодных, плохо одетых, эмоционально выгоревших медиков с зарплатой в две тысячи гривен (я говорю об основной массе, а не о тех, кто зарабатывает на чужом несчастье и ездит на «Порше»). Если правда о том, что происходит в стационаре, выйдет наружу, его снимут с должности. Поэтому, даже имея приказ МОЗ, особой заинтересованности открывать учреждение для посетителей у главного врача нет.

«ПРИОБРЕТАЛИ В ЛИЦЕ РОДИТЕЛЕЙ ПАРТНЕРОВ»

Медики должны быть заинтересованы в доступности реанимаций, считает врач-педиатр кандидат медицинских наук соучредитель Украинской академии педиатрии, президент Украинско-немецкой медицинской ассоциации, член Харьковской экспертной группы по внедрению медицинской реформы Андрей Пеньков.

— У меня за плечами — девять лет работы в реанимации, в том числе в должности заведующего реанимацией патологии новорожденных (тогда это была больница № 6, сейчас — городской перинатальный центр). И несмотря на то что это был далекий 1995 год, родители могли заходить в отделение в любое время, — рассказывает Андрей Пеньков. — В чем был наш интерес? Во-первых, родители, которые находятся в абсолютно дестабилизированном состоянии, могли увидеть ребенка, в какой-то степени успокоиться и сконцентрироваться на том, чем они могут помочь в процессе лечения и выздоровления. Во-вторых, они могли видеть, что мы работаем, что больного кормят, что ему вводят те лекарства, которые покупали родители. Таким образом мы приобретали в лице родителей партнеров, и хотя летальность в отделении реанимации всегда очень высокая, мы не имели ни одной жалобы.

ПЕРЕД ПЕРВЫМ ВИЗИТОМ ПСИХОЛОГ НЕ ПОМЕШАЕТ

Предстоит еще очень большая совместная работа — родственников больных и медперсонала, уверена Наталья Азарова. Медики должны объяснять, например, родителям, что они могут не просто посидеть у постели ребенка, а действительно ему помочь.

— Вместо того чтобы искать медсестру, которая занята другим ребенком, я могла бы менять трахеостомическую трубку, помыть, поменять памперсы, — считает Наталья Азарова. — Сейчас на стенах перед реанимацией висят тексты законов, в которые никто не заглядывает. Вместо них нужно повесить плакаты с рекомендациями: «Когда вы готовитесь войти в реанимацию, настройтесь на позитив. Никаких слез и причитаний. Вы можете узнать у персонала, что можно больному, а чего нельзя». Кроме того, я считаю, что в больницах должна быть штатная единица психолога для работы с родственниками перед их первым визитом в реанимацию. Первая женщина, с которой я познакомилась перед реанимацией, сказала: «У меня там лежит живой труп». Через несколько минут с такой «вводной» я зашла к своему ребенку.

К сожалению, приказ МОЗ еще не означает, что двери реанимаций уже радушно распахнулись для посетителей. По мнению экспертов, приказ приказом, но для допуска родственников должно быть еще и внутреннее положение больницы. И если главному врачу такая открытость очень не выгодна, разработка положения может затянуться на долгие месяцы, а то и на годы. Тем не менее родственники имеют право посещать близких людей: это прописано, например, в правах пациента.

Источник: vecherniy.kharkov.ua

Автор: Марина Ефанова